Поэзия — это код, шифр, нужный и понятный далеко не каждому, а только «посвящённым». И этот код, конечно, не самоцель, поэзия не шарада, а инструмент познания окружающего мира… Автор (самостоятельный, зрелый, интересный) ведёт нас своей дорогой, к каким-то своим открытиям, создавая при этом свой, небывалый ранее код. Но новизна этого кода вовсе не означает, что нужно весь старый мир поэзии «разрушить до основанья, а затем…». Нет, поэзия — это ещё и мостик, по которому автор ведёт нас (и сам идёт на наших глазах) с привычной твёрдой почвы поэтического миропонимания, основанного многими поколениями предшественников, — в свой персональный уникальный мир, творимый и открываемый перед нами каждым истинным поэтом.
«Тяжело было решиться на издание этой книги… Прошло 11 лет со дня смерти Валерии, но жгучая боль по-прежнему живёт в моём сердце. Это небольшое творческое наследие, которое оставила после себя моя дочь, и будет лучшей памятью о ней. Её ровесникам, рождённым в конце 70-х годов XX века, будет интересно узнать, о чём мечтала Валерия, что ей удалось и чего не удалось осуществить», — так написала в предисловии к этой пронзительно-искренней книге стихов и прозы Валерии Григорьевой «Я последнюю песню проплачу…» (Владикавказ, ИПЦ «Литера» ИП Цопановой А.Ю., 2018). Составитель сборника, её мама Таисия Филипповна Григорьева — известная владикавказская поэтесса, член Российского союза профессиональных литераторов. И, предваряя стихи и прозу Леры, Таисия Филипповна, обращаясь к ней, к её светлой памяти, напишет:
Ты явись хоть раз мне, девочка родная,
Ветерком тихонько постучи в окно.
Снова осень бродит в парке золотая,
У рябины гроздья — красное вино…
Ей, девочке Лере, родившейся в 1978 году во Владикавказе, было отпущено всего 28 лет земной жизни — но жизни такой яркой, что лучи её теперь уже небесной звёздочки будут ещё долго освещать нам дорогу. Ей могло бы исполниться сорок в этом году — однако навсегда останется 28…
Она окончила школу №30, затем филологический факультет СОГУ им. К.Л. Хетагурова, прекрасно знала не только русский, но и английский языки, свободно читала в подлиннике английских и американских классиков. Любила и тонко чувствовала поэтическое слово, воспитанная на лучших образцах поэзии М. Цветаевой, А. Блока, В. Высоцкого, И. Бродского. Писала не только стихи и рассказы, но и пробовала себя в журналистике. Её очень тепло принял и с охотой публиковал её стихи главный редактор журнала «Дарьял» Руслан Тотров — в книге есть его статья под названием «О Валерии…», где можно прочесть такие строки: «… поэтам, если они поэты не по случаю, а по сути, свойственно видеть то, что недоступно взгляду других. Жизнь поэта, как правило, не укладывается в прописанные обществом рамки…». Да, она и сама это знала — и писала: «Оставаясь меж вами белой вороной, заглушаю стихами попсовый ритм…».
В сборник вошли фотографии Валерии разных лет, её поэтические произведения, несколько рассказов, статьи и заметки, а также записи из личного дневника: мечты о будущем, рассуждения о жизни, переживания и муки первой любви — красивой, сильной, пылкой, дающей силы и, в то же самое время, лишающей этой силы, не дающей жить и дышать — потому что, увы, безответной…
И в стихотворениях Леры, и в её дневниковых записях очень много боли, горечи, отчаяния и одиночества — великого и вселенского: «Одиночество — это гнездовое слово в этом синонимическом ряду», — это её слова. Кем она хотела стать? — «Я хочу быть писателем. Я боюсь, что буду писателем, ещё больше боюсь, что – посредственным, неоригинальным, непризнанным. Самое страшное разочарование, самый сокрушительный удар, который когда-либо нанесут мне Судьба и Небо — удар по моему писательскому дарованию…». А чуть позже она напишет: «Хочется создать эпопею из жизни России 90-х годов ХХ века. Титанический, неимоверно колоссальный труд. Нет, это безумие! Мне не под силу… Кто я?».
Как нужно жить? Лера это знала твёрдо: «Брать себя в руки и не кланяться в ноги — никому и никогда, выходить маленькой победительницей в битве с самой собой, со своей слабостью, своей глупостью и мечтательностью».
Чего ей хотелось в её 20 лет? – «Я хочу снова быть ребёнком. Как легко им быть!».
А кем видела себя в будущем? – «Я хочу быть переводчиком. Я хочу знать европейские языки. Я буду их знать».
И была первая и она же последняя любовь, и были страницы дневника, которому она поверяла всю свою душевную муку и тоску по счастью: «Как бы я хотела раствориться в тебе, уйти в тебя, смотреть столько, сколько я хочу, всё смотреть в тебя, убежать в тебя, слиться с тобой, соединиться… Знаешь, это даже не столько невозможно и недостижимо, сколько смешно, нелепо и абсурдно — быть вместе. Ха! Бред! Очередной вздор! И уйти нельзя, и приблизиться страшно. Вот и гаснут огоньки в нас… Я понимаю, что, конечно, буду и смогу ещё любить других. Но чувства не повторяются. Они не могут быть идентичны. Их нельзя сличать. Нельзя сличать то, что было до, и то, что будет после. И то, что есть сейчас. А сейчас — это Ты». Да, Он был везде — но рядом с нею его, самого нужного, самого желанного — не было. И снова в строчки стихов и прозы ложилось постылое одиночество: «Одиночествую по Кафке» … И закрадывались мысли о смерти: «Что, в сущности, смерть? Что она? Если я живу вечным одиночеством, болью и тоской! Для меня она желанная…». И вот из этой муки рождалась поэзия:
Обречённые вдвоём на молчание,
Мы в который раз мычим от отчаянья,
Оттого, что не для нас звон венчания…
Глубокое, сильное, всепоглощающее чувство выпадает на долю далеко не каждого человека, а только того, чья душа способна принять, вместить, сохранить этот бесценный дар, чтобы потом отдать его нам — уже стихами…
…Не ждала, что бесстрашен — но и, верно,
Одиночья удвоив дозу,
Ты введёшь его мне внутривенно,
Управляя иглой виртуозно.
Обращаясь стихами к любимому снова и снова, продолжала плакать безмолвно — ими же:
Я Тебе стихи вышивала на полотнах музейных.
Я Тебе стихи выжигала на стенах Колизея.
Я тебя из себя выживала, как заправская вышибала,
и хрустели фаланги.
Я судьбу свою выпрямляла корнцангом.
Её поэзия — это и вдохновение, и шаманство, и особая химия, и экстаз, и душевное обнажение, и истошный крик, и, безусловно, искра Божья. В большинстве её стихотворений чувствуется напряжённая работа мысли и чувства и художественный позыв к труду души читателя. Её слово — большое и глубокое. Богатый словарный запас помогает ей создавать яркие, зримые образы, легко и просто общаться с читателями. Она обладает высокой техникой стихосложения: здесь и сильные рифмы, и чёткий ритм, и разнообразные художественно-выразительные средства. Но всё-таки поэзия — не в этом. Поэзия, по большому счёту, не в технике, не в образности — она возникает, как удар в солнечное сплетение, когда слушаешь какие-то строки, от которых внезапно, вдруг начинают бежать мурашки по спине. И наворачиваются слёзы, и как будто не хватает воздуха, и хочется ещё и ещё раз перечитать и переслушать эти строки, в которых «душа оставалась всеми заброшенной», и помогало выжить только «врачевание бегом от самой себя». А потом, благодаря автору, насладиться такой яркой картинкой обычного дня: «… зовёт, грассируя, гундося, болонку дряхлая еврейка; стригут газон, как по линейке; сипят бродяги на скамейках; дымят на корточках делоны; открыты окна и балконы всем взорам, солнцу, мухам, птахам; раскинув рукава, рубаха готова в небо улететь…». И мысленно увидеть, как «от рождения тиком страдая, время тикает, затихая, затекая за шкаф, за панель, утека — утекая к соседке, её обтека — обтекая приватный отсек…» — оно снова и снова, вместе с автором строк, погружается «в абсурдность и горемычность», на что равнодушный «мир всё глядел, вращаясь подшофе».
Она, Валерия, такая юная, уже понимает: «Плохое только и помнится. Плохое и помнится только. Плохое в памяти — ломтями, хорошее — дольками». Обращаясь к самой себе, говорит: «Мне б отважиться жить, как все, да нутро от озноба ёжится. Но душа от судорог корчится: ведь придётся забросить творчество. Ведь придётся предать одиночество. Ведь придётся продать Отечество — своё отчество. Но не хочется. И не можется. Значит, жизнь и не сложится? Нет, не сложится…». Валерия видит и знает, что «соблюсти свою моральную стерильность в век абсурдов – нагноений – наркоманов невозможно, так же, как и стильность усмотреть в обличье домиков саманных». А ещё ей, юной девушке, уже открывается то, что порой не видим даже мы, умудрённые опытом взрослые: «И мир останется лживым, — он останется лживым, красивым, банальным, фаль-в-шивым…», а этим самым миром, в котором давно уж «отцвели хризантемные нежности. Лепестками опали с губ» в наше время «инфантильности правит кажимость»… И от осознания этого — хочется вместе с Валерией тоже заплакать прямо «в солнцезакат» и прочувствовать, как «обожжённость во мне болит» — и от этой боли и невыносимой безысходности её — «полоснуть на миг криком тишь»!
Лирическая героиня Валерии чрезвычайно чувствительна и ранима, она тяжело переживает грубость и лживость обыденности.
Её стихам присущи напряжённая экспрессия, конфликтность и в то же время гармоничная слитность бытия земного и личного. Обычный ход её поэтической мысли — это установление некой духовной параллели между жизнью души и жизнью окружающего мира. Вся художественная ткань книги являет читателю прежде всего силу человеческого духа, вечно стремящегося куда-то, часто даже вопреки невозможности достичь поставленной цели. Перед нами автор, чья индивидуальность неоспорима, видна невооружённым глазом, а это большая редкость. По её стихам нельзя скользить, как по гладкому льду катка. Они цепляют каждой своей строкой, стопорят, заставляют вчитываться, вглядываться в читаемое и поражаться глубине увиденного. Стихи-исповеди, стихи-покаяния, стихи-предчувствия и предсказания…
Валерия Григорьева в полной мере обладает тем самым, что величают поэтическим мастерством — это образование, начитанность, осведомлённость в мировой истории, в целом, и в истории литературы и искусства, в частности, и реалиях их сегодняшнего дня, а ещё это — огромная самостоятельная работа по осознанию и упорядочиванию всего массива полученных знаний в соответствии со своими личными предпочтениями. И, безусловно, авторские озарения и свежесть рифм и лексики, и мастерское владение, словом, и богатая образность, и употребление своих, персональных неологизмов.
Интересны и необычны её рассказы и статьи, выходившие под псевдонимами Валентина Неюдашкина, Твентин Карантин, Шэр Ш. Лафамова: «200 лет неодиночества», «Мужские страхи», «Искусство играть в куклы», «Не бросайте камни в одиночество», «Рекламный ролик (о) любви», «Тривиальное чтиво», «Гороскоп от Святого Валентина».
Доминирующая черта всех произведений сборника — это высокая духовность, духовный поиск, напряжённая работы мысли и чувства, что уже дало безусловное право поэту Валерии Григорьевой занять своё достойное место в нашей российской литературе. Как страшно это произносить — ПОСМЕРТНО…
Я последнюю песню проплачу,
Чтоб не пропеть её жалко …
Мне б последней не оглянуться.
Расставанию улыбнуться,
Чтобы в крике не замереть…
Наталья КУЛИЧЕНКО