Золотые апельсины

Амир МАКОЕВ (Кабардино-Балкария)

Рассказ
(Окончание. Начало — в № 3 приложения «Перо Кавказа» газеты «Терские ведомости»)

В чёрном поле не видно его лица. Я тоже молчу, глядя на таинственных призраков, выходящих из ночи. Вот идёт старик с опущенной головой, а за ним плетётся шут, оба отчего-то усталые и измученные. За ними следует толпа людей, над головой одного из них, идущего впереди, что-то странно светится. Появляется беззаботный мужичок в чалме верхом на ослике... Отец поворачивается ко мне: «А, всё смотришь, с ними в своей жизни ты много раз ещё встретишься». Он готовится к серьёзному для него разговору со мной: «Понимаешь, я должен завтра уехать, коммерсантом вот заделался. Видишь ли, надо деньги зарабатывать, хотя не моё это дело — торговать, я ничего в этом не смыслю. Уеду, что называется, в заморские страны, гостинцев тебе привезу, каких здесь и не видывали. Я ради тебя всё это делаю. У тебя всё должно быть от меня, я твой отец — понимаешь? Мои деньги будут чистые, они тебя потом согреют. А знаешь, какие деньги у твоего отчима, ах, если бы ты знал, какие это деньги. Но маме нашей это всё равно, ей, понимаешь, всё равно. Ты знаешь, почему мама нервничает каждый раз, когда я прихожу? Я — это её вина перед нашей семьей, постоянное напоминание о своём грехе. Видишь ли, у взрослых бывают такие провинности... Что я говорю, что это я?! Из ума совсем выжил. Не надо бы мне всё это тебе говорить. Да и не поймёшь ты сейчас ничего. Это я так — сам с собой. Прости. А мама у нас с тобой очень красивая, она должна иметь много денег, ей надо красиво одеваться, красиво жить. Она очень красивая, не зря этот урод просто свихнулся от неё, не посмотрел даже, что семью разрушает. Но это ничего, сынок, мы с тобой всех победим. Главное, чтобы ты был со мной, и я все преодолею, я на всё пойду, у меня, кроме тебя, нет никого. А я вернусь скоро».
Мы медленно бредём к дому, не желая расставаться. В эту осеннюю ночь морозно, и отец согревает мои руки в своих горячих ладонях. Стук наших шагов отдаётся по пустынным улицам. Я прижимаюсь к нему и не хочу его отпускать. Я ещё не ориентируюсь во времени, не представляю, насколько длительны сроки, которые он будет отсутствовать, и боюсь, что это надолго. Отец молча смотрит куда-то вверх, на звёзды, а я жмусь к нему всё плотнее и ощущаю под своей рукой апельсины, тяжело оттягивающие карманы его куртки.
У дома нас ожидали отчим и его водитель. Заметив нас, они вышли из машины. Отчим остался у ворот и, как мог, ласково позвал меня: «Ступай скорее в дом, мама с ума сходит, а вы спокойно гуляете среди ночи». Он попытался увести меня во двор, но я стал сопротивляться, потому что видел, как водитель, этот неотёсанный громила, подошёл к отцу и отвёл его в сторону. Я не думал, что моему отцу угрожает опасность, просто он никогда не прощался со мной, не сказав каких-нибудь нежных слов. И я ожидал их услышать, тем более что он уезжает. Водитель встал перед отцом в нахальную позу: «Ну, что ты изводишь людей, что ты бедную женщину каждый раз доводишь до истерики, дали тебе дни и часы, так посещай соответственно им». Отец выглянул из-за его плеча: «Ребята, дайте мне по-человечески проститься с сыном, потом поговорим, не следует ему всё это выслушивать». И тогда он хотел обойти его и направиться ко мне. Вот он сделал шаг в сторону, — этого гиганта не так-то легко обойти, — навстречу мне засияла его улыбка. Он весь уже потянулся ко мне: «Сынок, иди сюда». Но громила выкинул руку вперёд, преграждая ему дорогу: «Приятель, ты не понимаешь, что тебе говорят?» Одним махом он откидывает отца назад (делает, что ему велено), да так сильно — не рассчитал гигант свою мощь, — что отец, по неосторожности задев его ногу, падает. И в этот момент я увидел, как из его карманов выпали апельсины и покатились по тротуару. Я рванулся было к нему, но отчим успел схватить меня за шею и, задыхающегося от слёз, потащил в дом...
***
Словно одинокий призрак я брожу теперь по опустевшему дому. Посмотрите: заводной паровозик съехал с рельсов и свалился с моста в реку. Автокран врезался в домики, построенные из кубиков, и разрушил их. Обезьянки и бельчата застыли в нелепых позах, исчерпав силу сжатых пружинок. На них лежит пыль десятков лет, и стеклянные их глаза, некогда глядевшие на меня, как живые, мертвецки потускнели, а заводные устройства проржавели основательно, что больше их уже не завести.
Изредка сюда залетает ветер в поисках живой души, стучит ставнями, листает зачем-то страницы разбросанных на полу книг, но, не найдя для себя ничего интересного, спешит уда-литься. Иногда в одной из комнат можно услышать плач матери. Я нахожу ее и сажусь напротив: «Скажи, мама, что стало с отцом после того, как он уехал?» Она вскидывает на меня обож¬жённые слезами глаза: «Отстань, отстань от меня, жестокий сын, неужели ты хочешь добить меня?!» Посидев немного, её бесплотное тело уносится в глубь ночи.
И снова в этом немом царстве я остаюсь наедине со своей болью. Мы долго сидим молча, но затем и она встаёт, также грустно улыбается и неслышно уходит в свою лесную глушь. Она знает, что я никогда уже её не покину.
А что отец? Наутро, как и следовало, они с товарищем загрузили большую машину каким-то ходовым товаром и уехали в другой, далёкий от нас город. Недели через две близ незнакомого городка, в лесополосе, была обнаружена их машина, — её разграбили и подожгли неизвестные люди. Об отце и его напарнике больше никто ничего не слышал. Говорят, в те времена подобных происшествий было множество, и гибель двух коммерсантов, незвано прибывших в этот край, лишь скупо отразилась в отчёте местного следственного отделения как нераскрытое преступление.
И по прошествии стольких лет меня не перестаёт обжигать одна мысль, когда я думаю об отце: неужели тот человек, кто любил меня больше жизни и видел своё счастье лишь во мне, убит какими-то случайными бандитами и покоится среди глухого провинциального лесонасаждения, в наспех вырытой яме под сугробами снега? И я, единственное родное ему существо, не могу уже ничего изменить, ничего даже поправить, никому отомстить… Перед глазами неизменно встаёт та нелепая сцена его падения: бессильно опавшие руки, схваченное мною на короткий миг его лицо, по-детски исказившееся из-за постыдной оплошности на глазах у сына, разлетевшийся от натяжения замок его куртки и эти четыре апельсина, принесённые мне в дар. И какая-то странная, неисчерпаемая годами к отцу жалость, какой у меня никогда ни к кому уже не было...
Мир, оставшийся мне от отца в наследство, понемногу выцвел и разрушился. Я теперь не знаю, где тот поворот на краю Вселенной, за которым находится то чудное поле с вечными странниками. Без отца я не могу представить себя гигантом, смело шагающим по миру в поисках приключений. И не помню заветные слова, которыми смог бы оживить пустынные улицы моего детства.
Снялся с рыночной площади и уехал в неведомые страны весёлый балаганчик бродячих артистов. Цыганский табор, собрав свои пожитки, ушёл в ночное небо прямо по звёздам. А мои приятели, оставив свои игрушки в песочницах, разбежались кто куда.
Навечно здесь установилась та осенняя промозглая ночь, какая была в ту последнюю встречу с отцом. Беспокойный странник-ветер метет по улицам обрывки афиш, обёртки от мороженого, останки флажков и лопнувших парадных шариков. А по ночам слышно, как он скорбно воет в водосточных трубах...
Мир этот опустел, и никто здесь больше не живёт. Но каждый раз, когда я думаю об отце, кто-то очень похожий на меня опускается возле нашего дома на колени и подбирает с земли облитые лунным светом золотые апельсины.