Глеб Иванович увидел её в небольшом ресторанчике Нижнего Новгорода. Увидел и остолбенел. Это была красивая брюнетка кавказского типа, с широкими бровями и огромными тёмными глазами. Её довольно свежее лицо выделялось своей белизной на фоне синевато-чёрных волос.
В этом ресторанчике неплохо пел хор, начиная после обеда и до глубокой ночи. Наёмная регентша хора была, как он выяснил позже, осетинкой. Успенский обратил внимание на её непохожесть на других. Девушки бродили по дорожкам сада (было ещё рано, посетители почти не собрались), говорили о чём-то своём, а она задумчиво смотрела куда-то вдаль, и ветер шевелил завитки её буйных волос. Писатель недоумевал: как она сюда попала?
Осетинка тоже обратила внимание на Успенского. Ещё бы! Человек с такой внешностью: глаза широко расставленные и глубокие, в них что-то ласковое и в то же время печальное; и лицо – красивое, только очень-очень усталое, грустное. Но грусть какая-то сосредоточенная, вдумчивая, как будто давно отложившаяся на самом дне чем-то раненной души.
И, что самое главное, во всём его облике были надёжность и желание разобраться в том, что, пожалуй, сейчас являлось таким важным для неё. И ещё готовность помочь.
Вечером они снова увиделись. Всё в том же ресторанчике. И тогда регентша запела. Да, хор стоял всё на той же эстраде, а она вышла вперёд и совершенно неожиданно заплела одна, под аккомпанемент рояля. И голос её был так необычен – красивое, задушевное контральто:
Не говори, что молодость сгубила...
Собравшиеся понимали: женщина поёт для одного человека – Успенского. Поёт так хорошо, с большим чувством... Это было началом их такой короткой дружбы. Что-то очень доверительное было в лице, голосе Глеба Ивановича. И ещё оказывается, он дважды был на её родине... Он видел Владикавказ, а сама она только раз была там: отец, помнится, взял её на рынок, когда отвозил туда кожу на «заборта» (чувяки). На продажу... Многое там её удивило и запомнилось: широкие улицы, мощёная мостовая, красивые каменные дома, гуляющие с барышнями офицеры, мальчишки-гимназисты, девочки в красивых пелеринках: отец сказал, что они из Ольгинской гимназии. «Вот бы и мне так», – вздохнула дочка, но отец только громко засмеялся и хлестнул лошадь... Да, всё это было. Было... А теперь...
Но Глеб Иванович так сочувственно говорил с ней, что она поведала ему и то, о чём здесь никогда никому не говорила. У неё ребёнок в Сызрани, и она своим пением зарабатывает сейчас на его содержание. Поёт до самой зари. Тут, в этом аду. Рядом с девицами самой древней профессии. Деньги, конечно же, попадают к хозяйке, остаются одни гроши.
Наутро Успенскому нужно было плыть дальше, в другой волжский город. Он с друзьями, среди которых был и Владимир Галактионович Короленко, замечательный русский писатель, поднялся на верхнюю палубу парохода. Там Глеба Ивановича уже ждали две певицы из вчерашнего хора: осетинка и молодая девушка, почти ребёнок, которую регентша, видимо, взяла под особое покровительство. Обе были одеты скромно и производили самое приятное впечатление. К Глебу Ивановичу они относились с какой-то особой почтительностью: ещё бы, вчера он поступил с ними совсем не так, как другие, видевшие в хористках только девиц для утех и забав, смотревшие на них только как на служительниц «самой древней профессии». Ведь что говорить! Те, кто проводит с певицами время в их заведении, в обществе обычно стесняются даже стать рядом с ними. А вот Успенский разглядел в них людей, нуждающихся в сочувствии и защите. И смотрел на них не как на низшие существа. Отнюдь... Они это хорошо понимали.
Глеб Иванович по-своему страдал, видя их страдания, он не лез в их души. Осетинку он тоже не стал терзать лишними расспросами. Он хорошо понимал, что женщины этого типа по-своему защищаются: никогда не говорят своих настоящих имён, друг друга называют вымышленными и каждому любопытному допросчику обычно рассказывают свою новую биографию. Но для Глеба Ивановича это были настоящие люди. Он уже знал подлинную жизнь осетинки, более того, она даже имя своё ему назвала – Уарзетта. А мальчик её – Алихан, но сызранская мещанка, у которой мать вынуждена была держать сына, называет его Алёшей. В глазах регентши писатель увидел столько страдания, отчаянья, стыда, горя, желания что-то изменить в своей запутанной жизни, что Успенский даже отвернулся на кокой-то миг, будто давая ей возможность смахнуть непрошеные слёзы.
И в самом деле... Чем ей помочь?! Здесь, в Нижнем, у неё свои обязательства, нарушить которые она сейчас просто не может... С родиной связь оборвана: родные, как она уверена, никогда не примут её такой... А все её попытки удержаться от окончательного падения рушатся. Разве наклонная плоскость позволяет балансировать?! Нет, она упорно тянет вниз... Работает регентша, как и все девушки хора, на хозяйку, внешне вполне приличную даму, которая, часто выходя из равновесия, способна на многие неприличные вещи: может и оскорбить, и ударить, и подставить, и швырнуть в лапы мерзавца. Так что... Так что жизнь в 26 лет можно считать погубленной... А где-то там, под Владикавказом, в родных горах, семья, по которой она безумно скучает...
Успенский, едва справившись с подступившими к горлу слезами, записал адрес сызранской мещаночки. Найти Алёшу (Алихана), помочь ему... Писатель знал, что непременно сделает это. А дальше? Нет, пока представить продолжение этой истории он просто не мог.
Ну а потом... Потом к их столику подошла какая-то старушка, маленькая, худая, с колющими бегающими глазками, в чёрном платье и тёмном платке, повязанном как-то по-скитски, в роспуск. Она поклонилась всем и, назвав девушек «красавицами-принцессами», стала просить денег, объясняя, что едет к Иоанну Кронштадтскому и ей нужно оплатить дорогу. Успенский даже поёжился: такой ханжески-фальшивый голос был у новой знакомой. Да и в словах, которые она адресовала певицам, слышалась скрытая двусмысленность и открытое осуждение. Глеб Иванович как-то особенно насторожился и торопливо сунул ей серебряную монету. Она быстро схватила её и отошла к другой группе, но в это время младшая певица засмеялась: у старухи из-под тёмной короткой юбки мелькнули жёлтые туфельки на высоких каблуках. Конечно же, эта обувь при костюме черницы-богомолки производила действительно странное впечатление. Очевидно, кто-нибудь просто подарил туфельки старухе, но юная подружка осетинки с наивной бестактностью сказала:
– Господи! Точно у танцовщицы!
Реакция старушки оказалась непредсказуемой, она повернулась, смерила девушек пристальным, колющим взглядом и стала опять приближаться к столу, не спуская с молодых грешниц маленьких глазок. Подругам, кажется, стало даже страшно. А она, не зная, которая из них оскорбила её своим замечанием, почему-то остановилась на Уарзетте.
– Нет, принцесса моя, – сказала она зловещим голосом, – я не танцовщица, а богомолка. А тебе, миленькая, я скажу судьбу. Денег ты наживёшь ох как много! А прожить-то вот, прожить... и не успеешь...
Осетинка сразу побледнела. Наверное, первая мысль её была о маленьком Алихане, оставшемся у совершенно чужих людей. Успенский понял её состояние и, не давая старушке договорить ещё что-то страшное, протянув ей ещё денег, громко закричал:
– Вот ведь какая ты злая женщина! Иди... Иди себе... Куда тебе надо...
Старушка тут же скрылась, жадно прижимая к себе подаренную ассигнацию. Все растерянно молчали. На осетинке лица не было... В это время пароход дал последний гудок, и провожающие торопливо спустились на берег. В.Г. Короленко наблюдал за певичками, которые ещё долго-долго махали вслед Глебу Ивановичу. Вряд ли они знали, с кем свели знакомство, что этого человека читала и любила вся образованная Россия. Нет. Просто они были благодарны судьбе за эту встречу с тем, у кого были такие любящие, понимающие глаза, такая странная речь, к кому все окружающие относились с удивительным уважением. Они провожали его как доброго знакомого.
Скорее всего, эта встреча осталась в их памяти светлым пятнышком, совершенно особенным в обстановке их нерадостной жизни...
А что касается самого Успенского... Сызранской мещанке он сразу же выслал энную сумму для содержания маленького Алихана, а дальше... Судьба распорядилась по-своему: писателя вскоре не стало. И регентша хора как-то затерялась в бурном потоке своей неприкаянной грешной жизни... Выстояла ли? Вернулась ли в Осетию? Увидела ил ещё раз свою мечту – Владикавказ? Да кому же это теперь известно?.. Уарзетта – красавица. Регентша хора – падшая женщина?! А может, просто несчастная?! Впрочем, не нам судить...
Валентина БЯЗЫРОВА